Ричард Гир: моя жизнь в буддизме
Я усматриваю еще одно доказательство цинизма современного мира в том, что мы с трудом верим в то, что знаменитости могут быть серьезными людьми.
Новое явление, которое можно условно озаглавить как «знаменитые буддисты» было встречено колкими выпадами, как со стороны прессы, так и буддистов, но я лично весьма признателен тем актерам, режиссерам, музыкантам и другим публичным людям, которые донесли до широких масс правое дело борьбы за свободу Тибета, а также ценность буддийской практики. Художники и мыслители, которых я имею в виду – кто-то из них буддист, кто-то нет – Мартин Скорсезе, Леонард Коэн, Ума Турман, Голди Хоун, Шерон Стоун, и, конечно, Ричард Гир. Я недавно встретился с Гиром в его нью-йоркском офисе, и мы говорили о его многолетней буддийской практике, его преданности своему учителю Далай-ламе и его трудах во благо Дхармы и тибетского народа.
Мелвин Маклауд
- Какой была ваша первая встреча с буддизмом?
Моя встреча с буддизмом произошла, когда мне едва исполнилось двадцать. Как и большинство молодых людей, я был не особенно счастлив. Не знаю, посещали ли меня мысли о суициде, но я был довольно несчастен и то и дело задавался вопросом: «А зачем вообще все это нужно?» Подозревая, что начинаю выходить за рамки здравого смысла, я засиживался допоздна в книжных лавках, читая всё подряд, из самых разных областей. Книги Эванса-Венца о тибетском буддизме оказали на меня глубочайшее впечатление. Я буквально проглатывал их.
- Многие из нас черпали свое вдохновение из этих книг. Что лично вы находили в них для себя?
В них была романтика хорошего романа, так что можно было легко уйти в них с головой, но в то же время они утверждали – можно жить в этом мире и в то же время быть свободным. Я даже не рассматривал такую возможность – я хотел лишь вырваться на свободу. Так что сама идея, что можно одновременно быть здесь, и быть свободным – идея пустоты – была революционной.
- А когда вы впервые встретились с Далай-ламой?
Я изучал дзэн уже лет пять или шесть, когда в Индии встретился с Далай-ламой. Мы разговаривали, и в какой-то момент он спросил: «Так вы актер?». И после небольшого размышления добавил: «Скажите, когда вы изображаете гнев, вы действительно сердитесь? А если вы играете печаль, вам по-настоящему грустно? Когда вы плачете, это настоящие слезы?». Я ответил ему в таком духе, что для актера проще, если он по-настоящему верит в то, что он представляет. Далай-лама пристально посмотрел мне в глаза и рассмеялся. Ему было смешно, что я верил в реальность эмоций. Ему было смешно, что я прилагаю столько труда, чтобы поверить в гнев и ненависть, печаль, боль и страдание.
Наша первое знакомство произошло в Дхарамсале, в той самой комнате, где мы теперь так часто встречаемся. Не могу сказать, чтобы мои ощущения существенно изменились с тех пор. Я обыкновенно очень нервничаю и вываливаю на него огромное количество самых разных мыслей. Но ему не составляет труда отбросить шелуху и добраться до сути. Собственно, все те люди, которые добиваются встречи с Далай-ламой, надеются, что он освободит их от страданий.
То, что я тогда почувствовал в присутствии Его Святейшества, совершенно изменило мою жизнь. В этом нет никаких сомнений. У меня не возникло мысли оставить все и уйти в монастырь. Я просто почувствовал, что теперь буду учиться у этих учителей, постараюсь узнать все, что смогу. Хотя с тех пор в моей жизни были разные моменты, я ни разу не сошел с избранного пути.
- Вы часто ездите в Индию. Вы находите там больше возможностей для сосредоточенной практики?
Там ничуть не легче сосредоточиться, совсем наоборот! Когда я приезжаю в Индию, я такой же ученик, как и все. Но я еще и тот человек, который может помочь. В Индии ко мне многие обращаются за помощью, и мне очень трудно сказать им «нет». Так что это отнюдь не самое спокойное время в моей жизни. Но сама атмосфера вокруг, когда все сосредоточены на Дхарме, и Его Святейшество в центре внимания, это потрясающе.
- Когда вы приезжаете в Дхарамсалу, есть ли у вас возможность напрямую обращаться за наставлениями к Далай-ламе или другим учителям?
Обычно я стараюсь встретиться со всеми своими наставниками. Некоторые из них занимаются уединенной практикой в горах, но когда Его Святейшество дает учения, они все спускаются вниз. Я использую это время, чтобы наверстать упущенное и просто «вспомнить». В повседневной жизни так много отвлекающих факторов, что очень легко сбиться с пути. В Дхарамсале я получаю возможность в буквальном смысле вспомнить, в чем заключается моя миссия, зачем мы все здесь, в этом мире.
- Ваша повседневная жизнь проходит в мире кино, который люди считают изнуряющим, полным борьбы и жестокости.
Это верно. Но ведь то же самое можно сказать о жизни любого человека. Мы все испытываем одни и те же эмоции, мы все страдаем, у нас схожие проблемы. Просто в случае с миром кино это попадает в газеты. Вот и вся разница.
- Насколько комфортно вы ощущаете себя в роли человека, выступающего от имени Дхармы?
От имени Дхармы? Я никогда, никогда не брал на себя эту роль, и я никогда не стану говорить от имени Дхармы. У меня нет необходимых качеств.
- Но ведь вам как буддиста постоянно спрашивают о буддийском учении.
Я могу говорить о нем с точки зрения человека, который занимается практикой. Но при этом мои знания весьма ограничены. С тех пор, как я начал изучать буддизм прошло немало лет, но едва ли я знаю намного больше, чем раньше. Я не умею контролировать свои эмоции. Я не познал свой ум. Я такой же, как все. Я совершенно очевидно не лидер. И если я и говорю о буддизме, то это только то, что я узнал от своих учителей.
- Вы не очень охотно говорите о Дхарме, но одновременно вы - пламенный защитник свободы Тибета.
В этом вопросе я прошел множество самых разных этапов. И мои сегодняшние чувства сильно отличаются от того гнева, который я испытывал двадцать лет назад. Мы все в одной лодке – Гитлер, китайцы, вы, я. Вспомните то, что мы сделали с американскими индейцами, например. Мы все в слепом неведении, что и является причиной всех бед. В сущности, своими действиями китайцы закладывают причины кошмара, который им придется пережить в будущих жизнях. И это может вызывать нас лишь чувство сострадания к ним.
Когда я разговариваю с тибетцами, которые по двадцать, двадцать пять лет провели в одиночных камерах, они совершенно искренне говорят мне, что проблема гораздо шире, нежели те муки, которые они испытали от рук своих палачей. И они чувствуют жалость и сострадание к людям, которые позволили возобладать в себе животным инстинктам. Когда соприкасаешься с такой глубокой мудростью и добротой, что-то меняется в твоем собственном сознании. Удивительно, что целый народ может быть пронизан духом сострадания.
Я уверен, что все, что происходит с Тибетом, случилось оттого, что церковь там не отделена от государства. И действия, направленные против государства, автоматически ударяют по церкви. Великие цари прошлого хотели создать общество, основанное на постулатах буддизма. Все государственные институты были задуманы таким образом, чтобы воспитывать добросердечие в своем народе. Конечно, в истории Тибета бывали разные периоды, были взлеты и падения. Но суть общественного устройства оставалась неизменной – взращивание доброты, создание атмосферы, в которой люди могли бы достичь Просветления.
- Усилиями известных людей, которые, подобно вам, использовали свою славу для того, чтобы привлечь внимание к положению дел в Тибете, а до того в Южной Африке, проблемы соблюдения прав человека вышли в общественном сознании на первый план.
Надеюсь, что это так. Раньше я занимался проблемами прав человека в Центральной Америке и обзавелся некоторыми связями в конгрессе и госдепе. Но в случае с Тибетом было затруднительно воспользоваться этими связями. Тибет был слишком далеко, и американцев никак не касалось то, что там происходит.
В случае с Его Святейшеством Далай-ламой все тоже не так просто. Он выступает за ненасильственное решение вопроса, а часто ли вы видели призывы к отказу от насилия в газетных заголовках? К тому же Его Святейшество не выставляет себя вторым Ганди, ему чужды драматизм и театральные эффекты.
Так что нам пришлось выработать более спокойный и глубокий подход. Он заключается в том, чтобы шаг за шагом постепенно приближаться к истине. И он приносит свои плоды – сенаторы, конгрессмены, все, кто оказывается вовлечен в этот процесс, делают гораздо больше, чем они сделали бы в любой другой ситуации.
Мне кажется, что благодаря универсальности слов и учений Далай-ламы эта проблемы вышла далеко за рамки тибетского вопроса. Когда Его Святейшеству присудили Нобелевскую премию мира, произошел своего рода квантовый скачок. Он уже не просто тибетец. Он принадлежит всему миру. Даже фотографии Его Святейшества передают очень многое. Стоит лишь посмотреть на это лицо – оно притягивает взгляд и одновременно что-то открывает в вашем сознании. Наверное, нечто похожее произошло бы, если бы мы могли взглянуть на Будду. Один лишь взгляд на его лик продвинул бы нас далеко вперед.
Зная это, я стараюсь предоставить людям Запада как можно больше возможностей соприкоснуться с Его Святейшеством Далай-ламой. Работать с Далай-ламой, выступать спонсором его философских учений в Монголии, Индии и Соединенных Штатах, в любой стране мира – это самая большая радость в моей жизни.
Я всегда говорю, что дело не только в Тибете. Надо стремиться сохранить каждое живое существо, и если мы всегда будем видеть перед собой эту главную цель, с Тибетом в конечном итоге все будет хорошо.
С Ричардом Гиром беседовал Мелвин Маклауд
Фрагменты интервью, опубликованнового в журнале «Shambhala Sun»
Перевод Натальи Иноземцевой
