Мнение: Россия - страна несчастных
О национальных особенностях русских можно толковать без конца, но куда интереснее попытаться их измерить. При этом обнаруживаются очень занятные вещи.
Социолог Рональд Инглхарт из университета Мичигана Анн Арбор на протяжении четверти века собирал сведения о том, как народы всех стран мира реагируют на одни и те же вещи. Инглхарта интересовало, индивидуалисты или коллективисты его респонденты, ценят ли они больше материальные или духовные ценности, насколько счастливыми они себя ощущают, что для них важно, а что не очень. Известное как World Values Survey, это исследование накопило сейчас массив данных, в котором от страны к стране выявляются очень интересные закономерности.
Основные дилеммы, которые решали для себя респонденты Инглхарта, если перефразировать их с птичьего на обычный язык, выглядели так: "Один за всех или каждый за себя?" (ценности традиционные или секулярные) и "Лучше умереть стоя или жить на коленях?" (ценности самореализации или выживания). Если изобразить эти ответы на координатной плоскости, обнаруживается, что страны группируются в характерные кластеры. В обобщенном виде итоги выглядят так. Европейцы ответили, что лучше умереть стоя, но каждый за себя. Американцы решили, что лучше умереть стоя, но все за одного. Китайцы и японцы удивили исследователей, сказав, что насчет умереть они не уверены, но каждый за себя. Жители слаборазвитых стран дали обратный ответ: по мнению африканцев, по вопросу о выживании и самореализации они не определились, но конечно, один за всех. А теперь угадайте, кто оказался в позорном углу, где собрались те, кто считает, что каждый за себя, но лучше жить на коленях.
О том, насколько позорно думать о брюхе, а не о душе, и насколько стыдно принимать решения своей головой без оглядки на мнение других, можно поспорить. Но из других аспектов этого исследования – и из других исследований – складывается не менее жуткая картина. В массе мыслей на самые разные темы русским оказалась ближе всего "все плохо", к которой по популярности приблизились только "ты начальник – я дурак", "опять нет денег" и "хоть плохой, да отец". И еще мы не против поговорить о политике. О Боге "народ-богоносец" не думает совершенно, свобода и доверие к людям ему чужды абсолютно, даже национальная гордость ему несвойственна.
Это образ человека, который всего боится и, как премудрый пескарь, стремится забиться в самый дальний угол: "ох, кажется, еще жив". Может быть, задался вопросом Инглхарт, причиной бедность или политический кризис? Но нет, попытка сравнить народы мира по степени субъективного счастья дала ту же картину: Россия оказалась куда несчастливее даже нищей и воюющей Африки и в относительно благополучном 1986 году, и в неблагополучном 1995 – и даже в 2002 году, как показала только что подсчитанная волна исследования, русские прибавили только 4 процента счастья. А ведь таких зажиточных лет, как последние, у нас не было несколько десятилетий. В советский период мы заразили своим страхом и соседние народы, но до такой степени, как мы, жить не боится никто.
Инглхарт до сих пор пытается объяснить, чего же русским не хватает для счастья и дружбы. Мы же попробуем объяснить иначе: русские не потому несчастны, что бедны и не защищены, а потому бедны и не защищены, что несчастны. В самом деле, для того, чтобы экономика работала нормально, нужно хотя бы отчасти доверять тем, с кем торгуешь, работаешь, ведешь дела: без доверия экономика просто останавливается, как это было у нас осенью 1998 года. Для того, чтобы избрать правительство, которое не будет из тебя вить веревки, необходимы взаимопомощь и взаимодействие хотя б части членов общества. А для того, чтоб думать о будущем, стоить планы, не жить сегодняшним днем, надо ждать от будущего лучшего. Страх, который живет в душе русских, не порожден внешними обстоятельствами. Это экзистенциальный страх – он является самой основой русскости. Русский не верит никому и всего боится.
Это не ошибка исследователей. Многие другие социологические исследования недавнего времени показывают ту же картину – русские по-настоящему доверяют только своей семье и чуть-чуть – самым близким друзьям. Ни на кого больше они положиться не могут и не хотят. Атомизация нашего общества достигла практически крайнего предела. За дверями дома для русских начинается тьма кромешная. В самом деле, многие ли из нас знают своих соседей по подъезду? Почему, когда наши летчики сидели в плену талибов, ни одна даже самая ультрапатриотическая сволочь не собрала им посылочки? Почему столичная медия болезненно переживает столичные катастрофы и теракты, а такие же по масштабам трагедии в провинции игнорирует? Почему в армии русские солдаты не заступаются друг за друга, когда одного из них кучей бьют солдаты-нацмены? В Мадриде после взрывов на транспорте через сутки на улицы вышло полтора миллиона. А у нас? Ни одного человека. Этот список можно продолжать очень долго.
Но такая глубина различий между русскими и остальным миром связана вовсе не с тем, что русские какие-то убогие. Причина очень проста. Из всех народов мира, только русские не успели пройти трансформацию в нацию.
Нация – вовсе не то же, что племя, раса или этнос. Нация – это общество, открытое для всех и объединенное не внешним сходством – не генетикой и даже не языком. Нацию объединяет нечто намного более крепкое – общая идентичность ее членов, или, говоря просто, общее сознание и дух братства. В сказке Киплинга звери и птицы помогали Маугли, когда тот говорил им заветное слово "Мы с вами одной крови". Секрет нации именно в таком заветном слове, которое может объединить воедино всех, невзирая на статус, происхождение и внешность. Нация собирает всех, кто думает одинаково. Говоря иначе, это культурная общность. Общность людей с общей судьбой и общими мечтами. А уж затем создатели нации придумают ее членам и общее происхождение с историей, и общий язык, и общее имя – еще несколько десятилетий назад такие нации, как ирландцы, словаки и норвежцы, просто не существовали, а для немцев и сейчас местный диалект часто ближе литературного немецкого, который учат в школах. Но узы общей культуры будут крепче любых кровных и языковых.
Шовинисты, утверждающие обратный взгляд на вещи, прямо противоположны националистам, хотя в нашей стране эти слова до сих пор считаются синонимами. У шовинизма нет ничего общего с национализмом: националистов сплачивает любовь и дружба, шовинистов – зависть и злоба.
Естественно, национализм далеко не всем по вкусу. Однако утверждение, что нации-де "отмирают", сколь же старо, столь и демагогично. Альтернативные национализму идеи, которые пытаются объединить людей по квазисоциальным (коммунизм) или квазибиологическим признакам (расизм), боролись против национализма половину 19 и весь 20 век с переменным успехом, несмотря на то, что пользовались поддержкой аристократии старой Европы. Европа и сейчас ставит над собой эксперимент по отмену наций – Евросоюз – и судя по тому, как этот эксперимент протекает, не видать ему успеха и в социалистическом варианте. Альтернативы, которые предлагают национализму, всегда выливаются в один и тот же итог – казарму-фаланстер и разделение на чистых и нечистых. Общество не может жить в состоянии перманентной, пусть и холодной, гражданской войны.
Национализм – это чувство общности с другими, без которого жизнь в огромном современном мире – ужас без конца. И именно в таком ужасе сейчас и живут русские. Люди без нации, имя без вещи. Именно поэтому буксует русская экономика, под видом демократии страной правит тирания, москвичи и провинциалы ненавидят друг друга, а соседи боятся нас как чумы, сами не понимая почему. Если каждый из нас боится высунуть нос из своей норки, видя снаружи только врагов, страна остается на растерзание тем немногим, кто или беспринципен, или безрассуден, чтоб высунуться. К чему причитания? В наших несчастьях не виноват никто, кроме нас.
А ведь все могло быть иначе. Русский национальный проект был блистательно начат – одним из первых в Европе! – в начале позапрошлого века Карамзиным и Пушкиным, затем подхвачен графом Алексеем Толстым и его товарищем детства царем Александром Вторым, чьи реформы были классическим примером националистического строительства. К сожалению, в это же время интеллигенты из "разночинцев" отреклись от национализма и влюбились в социализм анархического толка. Герцен, Белинский, Чернышевский и Добролюбов захватили лидерство в общественном сознании и намертво свернули мозги мыслящему классу России, который единственный мог бы закончить национальное строительство. Идею сменила идеология, труд – дележка, союзничество – ненависть. А затем от национализма отрекся и наследник Александра, видя, что в награду от благодарных интеллигентов его отец получил только град бомб. Интеллигенция же, не мучаясь совестью, исповедует свою социалистическую веру и по сей день.
Мы могли бы жить сейчас счастливее и богаче и Европы, и Америки, если б интеллигенты не предали свою страну в угоду ядовитым химерам. С тех пор страна десятилетие за десятилетием все глубже проваливается в современный мир, не будучи готова жить в нем социально и культурно. И чем дальше мы уходим по пути модернизации, тем больший ужас охватывает нас – от нарастающего одиночества, как у неандертальца, которого машина времени перенесла в наше время. Русские – это неандертальцы современного мира, одинокие сироты без роду и племени.
Мы еще можем сбросить с себя морок. По сути, русские сейчас представляют собой субстрат, из которого нация еще только должна сформироваться. Мы должны увидеть свое подлинное лицо, не похожее ни на чье в мире, свое уникальное будущее – и неважно, каким оно будет, лишь бы оно понравилось нам. Мы должны захотеть стать русскими, чтобы стать ими.