Интернет, наследник Паганеля

Когда Сьюзен Джакоби, автор популярной в США книги о невежестве нашего века, задумала уличить своих соотечественников, она привела обидную статистику: две трети американцев студенческого возраста не смогли найти Ирак на карте.

- А зачем, - сказал ей один из обиженных, - всё знать, когда есть Интернет?

оставить на место этого недоросля труднее, чем фонвизинского. Компьютер ведь и правда всё знает. Послушный водопровод информации, Интернет удешевил знания, разбавив стерилизующей хлоркой голубую кровь эрудиции. Благотворные последствия этого демократического переворота нельзя не признать. Но нельзя и не заметить, что, попав в бинарную пилораму знаний, эрудиция теряет свою благородную природу.

Компьютер умеет размножаться только делением. Рассеянный каталог всех сведений, он – Паганель нашего века. Эта комическая фигура копит знания, не умея ими пользоваться. Детям капитана Гранта Паганель удобен лишь потому, что он всегда под рукой, но доверять ему опасно, как составленной им же карте, куда он забыл внести Австралию.

Иногда компьютер и впрямь кажется старомодным, как Жюль Верн, ибо они оба исповедуют конечный, перечисленный мир, который можно разобрать и выучить. Такая религия – ересь для эрудита. Его символ веры – интеллектуальная свалка: неклассифицированная груда разнородных сведений.

Обратного пути, однако, нет. Мы не можем дня прожить без Интернета, но это не значит, что он нам должен нравиться: рабов не любят, ими пользуются. При этом описанная Гегелем и опробованная Лениным диалектика превращает раба в хозяина. Сегодня обойтись без Сети так же трудно, как без канализации.

И не надо! Инфляция учености заставляет нас пересмотреть все, что ее составляет. Сдавшись спрессованному Интернетом «разуму масс», я не собираюсь, как Каспаров, соперничать с машиной. Разделим сферы и наметим рубежи. Отдав чужое, оставим свое себе. Пусть компьютер владеет униженными доступностью фактами. Эрудиция не должна кормиться крошками с чужого стола. Ее достойны только те знания, что вступают в реакцию с душой, вызывают в ней резонанс и оставляют на лбу морщины.

Никто не знает, откуда берется такая эрудиция, поэтому, отправляясь в свободный поиск, лучше отпустить вожжи, отказываясь сформулировать вопрос на убогом языке, понятном даже компьютеру. Бессистемный розыск позволяет найти и то, чего не искали – попутное, забытое, противоположное. Эрудиция чревата мичуринскими, неузнаваемыми, плодами, когда одно рождает другое, часто – случайно.

Такие сюрпризы дороже всего, ибо лучшему в себе мы обязаны неразборчивости в пристрастиях. Особенно – к цитатам. Они – квант эрудиции. Эмерсон их ненавидел, Эйзенштейн считал необходимыми, как кирпичи, Мандельштам называл «цикадами». Правы, как всегда, поэты. Цикада роняет в землю личинку, которая лежит, как мертвая, 17 лет, чтобы в положенный ей срок ожить и застрекотать. Вот так и эрудиция: она спит в нас, пока ее не призовет к делу ассоциация.

Тот же Мандельштам считал образование искусством быстрых ассоциаций. Этакое глиссандо знаний: тррррррррррррр – бум: «Я список кораблей прочел до середины».

Александр Генис (Нью-Йорк)