Любя свою кошку (кота), могли бы вы в неё (в него) влюбиться?

Первый – после блистательной апрельской «Белой акации» Н. Печерской... прощальной, выходит, «Акации» – премьерный спектакль Иркутского музыкального театра поставлен и показан был 1 июля режиссёром А. Лебедевым из Санкт-Петербурга.

Почему в Доме актёра – не знаю, не интересовался. Но это нечастый случай увидеть знаменитых наших артистов «крупным планом», впритык – из зальчика, не через оркестровую яму.

Эта вещица (около 1,5 часа) – на четверых, для камерной сцены. На последней любимцы публики Елена Бондаренко и Виктор Лесовой ничего не выигрывают и не проигрывают, опереттка – всё же не тот случай, когда надо плести психологические кружева, как на теле(кино) экране. И уж благодатнее, когда поют, танцуют, комикуют на большой сцене, «адресно» к широкой аудитории. (Но данная ситуация – вне обсуждения, примем её как неизбежные условия игры).

Входящий, или, пожалуй, уже вошедший в «звёздность» (в похвальном смысле) Владимир Антипов (позавчерашний «соколовец-пилигримец») – ой, хорош! – так органично фонтанирует актёрскими «штучками-дрючками» (техникой), в роли (в образе) Волшебника (мнимого) с фокусами, будто фокусничество (опять же, как доброе качество лицедея) присуще ему изначально! И сдаётся: ему что маленькая сцена (и зал), что большая, что коврик на улице расстелить – и театр начинается! Это оттого, думаю, что в нём море подкупающего зрителей добродушия! Личностно-художнического...

Но центр спектакля – не по «главности» роли даже, что само собой, но как источник восхищения, исполнительского очарования, своего рода сценического волшебства – Елена Беляева! Новая, если хотите, Беляева! Неожиданная Беляева! (Во всех своих рецензиях я обязательно отводил минимум абзац для комплиментов её голосу, её певческому искусству, но сейчас речь о другом.) Никогда, мне сдаётся, ни в одной из прошлых своих ролей (включая предпоследнюю – Ларису-вертихвостку в «Акации»), хоть всегда и везде смотрелась она приятнейше, артистка не идентифицировалась с образом так, как представляя оффенбаховскую Кошечку Нинетту у Лебедева. Назвал имя режиссёра здесь, ибо предполагаю, что он помогал Беляевой в «техническом» перевоплощении в персонажа, в обретении своего, актёрского авторства в нём. Так тщательно «партитурно» (пусть и не сложна эта «партитура») роль придумана и продумана, прорисована словно мягкой, лёгкой, ловкой (виртуозной) кисточкой, «вышита» шёлковыми стежками в цветах, радующих глаз, проиграна и непринуждённо, и скрупулёзно в щедро разбросанных деталях, штрихах, во всех этих «кошачьих» ужимках и гримасках!.. Так что эта ангорской породы красавица, из капризов сотканное избалованное пленительное создание в манере рококо raffiner a la Ватто и т. п. – в оперетошном этом пустяке – являет свой властный шарм мучительства для мужчин (для героя В. Лесового) будто бы «программно»! (А в драмах сколько любовных страданий от таких вот?!.)

И здесь-то в самый раз малая сцена – для актрисы в роли и для нас, зрителей (на большой – вся изысканность, тонкость «письма» многое потеряла бы), словно точно выбранная рамка – характер портретной картинки, или самый уютный уголок для кошечки – и подремать ей, и попроказничать!.. И камерность пения Елены Беляевой – почти как пение в салоне – показалась выигрышной как раз в среднем – «домашнем» – регистре, который у неё тоже обертоново красочен, как и «небесно» - высокий, чисто оперный. Впрочем, тут, разумеется, дело и в Оффенбахе – что предлагает вокалисту его партитура. Общеизвестно: от попевок, куплетных песенок – до по-оперному выписанных, не без изощрений, развёрнутых ансамблей, с адекватными по качеству мелодиями.

С этой точки зрения понятно, почему на роль молодого героя – партнёра миловиднейшей Кошечки – взят, конечно же, и ныне, и всегда безотказно обаятельный, «вечно-молодой» и в свои 55 с половиною лет, популярнейший у иркутян Виктор Васильевич Лесовой: он владеет кантиленным пением.

В паре, например, с М. Веховым, И. Переверзевым, особенно с красавчиком (Керубино) А. Ганиным (но и первые два, ах, собой хороши!) Кошечке игралось бы, вероятно, более с удовольствием, а уж публикой бы смотрелись они куда «вкуснее». Мучить молоденьких-то слаще, они же – первой (почти) свежести, живчики, это вам не то что опытный в актёрстве господин в летах, хоть и не уступает им в сценической подвижности.. . Короче, публика предпочла бы тут подлинность. Но ребята певчески не вытянули бы Оффенбаха. (А как выпевал его кантилену В. Лесовой в пародийных «отрывках из оперы» – что-то вроде «турецкого» белькантиста – в «Званом ужине с итальянцами»!)

С другой стороны, пение пением, но ещё надо играть буффонные благоглупости далеко не первой свежести, как же без них оперетта! В программке стоит: «Пьеса С. Маковского». Переделки старых либретто (они, наверное, глупее глупых) сейчас сплошь и рядом. (Нам в ИМТ это здорово продемонстрировал в 2003 г. Б. Лагода, основательно перелопатив «Мистера Икса»). С. Маковский предлагает нам игру в инкарнацию – историю о перевоплощении души. Для жанра, тем более в приложении к Оффенбаху, должно быть, новаторски!

Молодой светский человек, живя со своей экономкой (об этом не говорится, но намекается: она очень ревнива), которая в 1,5-2 раза его старше (по сюжету, но не по возрасту актёрской пары), в то же время безумно неравнодушен к домашней кошке, по красоте своей писаной – истинной звериной аристократке. Не понимая физиологическую природу своего влечения, герой, конечно же, поэтизирует своё чувство, дико, едва ли не до бреда, мечтает о прекрасной девушке, равноценной Кошке как Идеалу. Появляется Мистик с Востока (чалма, шальвары...), ему всё ясно – что происходит с молодым человеком. Чтобы вызвать доверие простачка, показывает простейшие фокусы: видишь шарик? – ан нет его! Куда делся? – да в кармане у тебя, и т. п. А потом говорит (всё, разумеется, в развесёлых куплетах): а я могу и кое-что посерьёзнее, ты ведь в Нинетточку, кошечку, влюбился, так? А знаешь, что она – девушка? Да-да! Душа которой переселена в обличье кошки. Хочешь, я её душу назад в девичью плоть отправлю? Не будет кошки, будет девица-красавица! Но учти, что с ней ты намучаешься так, что ещё пожалеешь, зачем случилась эта метаморфоза!

Глупец согласен, он в восторге! И кошка исчезает, и является девушка умопомрачительно обольстительная! Живая мечта любви... Но когда за обедом девушка запрыгивает на стол и, нисколечко не теряя своей грациозности, язычком вылизывает снедь в тарелке, лакает сливки, вымазывает чудесную мордочку, а потом «лапкой» её «умывает» – как это ни восхитительно, ни умилительно, ей, Девушке-Кошечке, правила приличия внушать бесполезно: она терпеть не может упрёков и поучений!

Вот здесь бы драматургу и режиссёру (ведь вторые часто выправляют первых) и выйти на шутливое умозаключение, комедийную дилемму: что кому более по нраву – оставаться с экономкой и кошкой или... И т. д.

Но авторы спектакля на музыку Оффенбаха к мистике, видать, не склонны. Правда, и музыка классика здесь «посюсторонняя» (это ж не «Сказки Гофмана»), да всё же относительно... Это, оказалось, розыгрыш: «Мистик»–друг покойного отца героя, по бесхребетности спустившего всё наследство, обедневшего; Девушка–его племянница, с приданым и готовая замуж за героя. Они проведали о «патологическом пристрастии» молодого человека к домашней кошке и, любя его и жалея, решили таким вот «вывертом» (сказками о переселении душ), а вернее, психотерапевтическим методом «выправить» его подсознание и, женив, поправить «материальное положение».

Когда они во всём признались герою, разоблачили себя – я испытал разочарование... Фи, какая проза – эта «расшифровка» сказки! Моя бы воля, я б сделал так, чтобы зрители выходили после «Женщины, превращенной в кошку» с мыслью-внушением: не теряя себя, потакайте капризным шалостям своих роскошных кошек (а ведь женщина может быть и... лисой, и змеёй, и жар-птицей, и т. д.; по котам же я не спец) – и никогда не кричите: «Брысь!»