За пределами тела

Открытое письмо Ирены Брежна чеченской правозащитнице и военному фотографу Зайнап Гашаевой, опубликованное в немецкой "Berliner Zeitung".

Дорогая Зайнап, прошлым летом ты позвонила мне из Ингушетии, стараясь говорить спокойно, чтобы не напугать меня. Инцидент, о котором ты поведала тихим голосом, вызвал во мне чувство скорби, ярость, ужас и заставил глубоко задуматься. Я хочу рассказать тебе, о чем думаю все это время, - вот уже шесть лет мы знакомы с тобой, и ты знаешь, как я люблю твой народ и как страшусь за его судьбу.

В последних двух войнах ты видела много смертей, ты снимала страдания людей на плёнку и докладывала о нём на разных западных заседаниях столько раз, что непостижимое стало для тебя почти что будничным. Но это преступление чудовищнее, чем "обычная" смерть на войне. Я поняла это по твоему приглушённому голосу, по паузам, которые тебе приходилось делать, по твоей растерянности: "Мы больше не знаем, что делать, приезжайте к нам." Я вряд ли когда-то ещё слышала тебя такой: ни после непрекращающихся бомбардировок чеченских сел, ни после того, как был стёрт с лица земли Грозный, твой родной город, ни после прицельного ракетного обстрела беженцев и всех тех других преступлений, которые вот уже седьмой год сопутствуют твоей жизни и которым ты стоически смотришь в глаза, чтобы не сойти с ума. В немецком выпуске французской "Le Monde diplomatique" я прочла статью польского журналиста Ришарда Капучинского "Организованное зло" о геноциде, войне и ее разрушительных извращениях. Преследуемый народ, ставший для преследователей воплощением Зла, загоняется в тупик, в безвыходное положение, так что изнуренным людям смерть кажется спасением. К сожалению, о Чечне военный аналитик Капучински в своей статье не вспоминает.

Ты сказала, что случившееся имело место во время "зачистки", 2-го июля 2001 года в Серноводске, в том самом селе западночеченской равнины недалеко от Ингушетии, в котором я в марте 1996 года, спустя неделю после бомбардировок, переодетая в чеченку, ходила вместе с вами по опустошённым домам и оплакивала мёртвых. Тогда я написала в своём репортаже, что Серноводск стал теперь и моим селом. Но за словом Серноводск стоит вся Чечня, с которой русская армия обращается так, будто население Чечни к человечеству не относится.

Ты рассказала мне, как солдаты в масках, или без всяких масок - настолько они уже уверенны, что можно не опасаться никаких наказаний, - согнали жителей Серноводска на поле и в открытой постройке публично насиловали женщин. При этом они кричали мужчинам: "Эй, вы, кавказцы, защищайте ваших женщин!" Шестьдесят восемь мужчин попытались вмешаться и предотвратить это унижение, которое в вашей культуре считается самой страшной формой человеческого унижения, после чего их приковали наручниками к бронетранспортёрам и также изнасиловали. Некоторые из этих мужчин объявили, что станут камикадзе и разделят судьбу привязанной к телу бомбы. За взорванной душой должно последовать тело. Двое из них попытались покончить с собой, одному это удалось, а второй ранил себя и остался жить. Изнасилованные не желали больше жить, да и как жить, жаловалась ты, когда отмечен таким позором.

В тот чёрный летний день в Чечне была впервые публично и в массовом порядке нарушена целостность человеческого тела. До того дня изнасилования женщин, мужчин и детей были регулярными, но скрытыми: в ямах, в "фильтрационных лагерях". Публичность сексуального насилия - это очередное перешагивание российской государственной властью пределов допустимого. Во время этого события (я представляю его себе в темноте, чтобы ослабить остроту восприятия) произошло и другое изнасилование: неоднократно подвергавшиеся опустошениям дома сельских жителей были снова разграблены - событие, ставшее на Северном Кавказе рядовым. Мне доводилось видеть такие поруганные дома: на полу лежат выброшенные из шкафов и перепачканные калом одежда и семейные фотографии, всё засыпано осколками от разбитых лампочек, перед опустошенными холодильниками валяются недожеванные и выплюнутые огурцы, продырявленные ножами банки из-под законсервированных овощей или фруктов. А возвратившиеся хозяева двигаются среди всего этого так, будто их вещи им больше не принадлежат. Увидев однажды это состояние отчуждения, я прониклась сознанием того, насколько необходима для человека защита собственного жилища, этого продолжения человеческого тела, и какое космическое чувство бездомья и покинутости вызывает насилие и поругание над частной сферой.

Ты неоднократно говорила, что болеешь душой не только за твой народ, но и за будущее всей России, ты думаешь о том, что будет, когда вернутся домой, в свои города и деревни, молодые мужчины, обучившиеся у тех, кто командовал ими, триумфу насилия. Ты часто рассказывала о солдатах, которые восставали против зверств и были за это схвачены и избиты или даже застрелены. Так было и на поле возле Серноводска. Молодой русский солдат, присутствовавший при изнасилованиях, сказал еретически: "Но это же люди. Что же вы делаете с ними?" За это непозволительное замечание о человеческом обличье народа, который подлежит уничтожению, русскому солдату тоже пригрозили изнасилованием, т.е. обесчеловечиванием, чтобы забыть, что жертвы - люди, и изгнать из себя чувство вины.

Раньше я много занималась культурой Гулага и неписаными мужскими законами, воровским законом (вор - это одна из самых почетных ступеней в иерархии преступного, воровского мира), который делит заключенных на четыре касты. Самое низкое положение в этой кастовой системе занимают так называемые неприкасаемые, заключенные, которых в целях обесчеловечивания насилуют и которые после этого называются опущенными или петухами. Изнасилование убивает в мужчине и мужское, и человеческое. Кто прикоснется к этим похожим на животных, спящим рядом с парашей существам, рискует запачкать себя и стать одним из них. В русских тюрьмах и лагерях царит страх перед этой деградацией и страх этот гарантирует почти беспрекословное соблюдение кодекса поведения уголовного мира. Униженные многолетним заключением люди нуждаются в человеческих существах, которые были бы еще ниже, они создают их себе тем, что разрушают в другом человеке его человеческую сущность. Управляющие российскими тюрьмами и лагерями пользуются этим уголовным кодексом как средством, которое может сломать личность "неудобных" заключенных - они подкупают одних заключенных, чтобы те насиловали других, неугодных начальству. Изнасилование считается не столько сексуальным актом, сколько самым страшным издевательством и именно как таковое санкционируется сверху.

Многие солдаты-наемники совершили в прошлом тяжкие преступления, они пришли воевать в Чечню из тюрьмы и продолжают следовать законам уголовного мира. Русская армия переняла свои основные правила поведения из уголовной среды, включая жаргон, которым пользуется и русский президент Владимир Путин (к примеру - его знаменитое заявление, что он будет мочить чеченцев в сортире). Таким образом, глава государства и верховный главнокомандующий не только говорит во всеуслышание, каковы его убеждения, но и дает добро на извращения: действуйте, мол, по воровскому закону и вам ничего не будет за это. Так оно и происходит. Весь чеченский народ, целиком, официально объявлен объектом насилия в уголовном лагере. Ему отказано в душе, а его тело следует подвергать унижениям, его можно и нужно как угодно четвертовать, чтобы продемонстрировать величие России - согласно иерархии уголовного мира.

Ни за одно из бесчисленных тяжких преступлений, убийств, изнасилований, совершенных военными, милиционерами, сотрудниками ФСБ или спецподразделений, ни в первую, ни во вторую войну никто не был наказан. Первый процесс против высокого чина российской армии продлился два года и закончился пока только фарсом. Обвиняемый - полковник Юрий Буданов, который в мае 2000 года похитил 18-летнюю чеченку Эльзу Кунгаеву, изнасиловал и задушил её. Судмедэксперты объявили 17-го мая 2002 года, что полковник Буданов находился в состоянии сильного стресса, и в момент преступления был невменяемым. Вынесение приговора означало бы, что выгодная торговля похищенными и убитыми, которую ведут пришедшие наводить порядок российские военные, оказалась бы под угрозой. Решение судмедэкспертизы - это почти что амнистия, которая будет только способствовать дальнейшим бесчинствам - там, где для преступников не существует наказания. Каждый, женщина ли, мужчина ли, ребёнок ли, каждый может быть схвачен, потому что каждый чеченец считается потенциальным террористом. Таков приказ, такова идеология борьбы с терроризмом. А рядом - проворачивается бизнес с точно установленными расценками. Сколько стоит сын, которого пытали током, сколько стоит изнасилованная мать, сколько стоит труп задушенной дочери? За живого требуют от трёх до пяти тысяч американских долларов, за мёртвого "всего" одну-две тысячи. Даже за то, чтобы указать семье, где лежит труп её ребёнка, однажды уже взимались 300 долларов. Почему же генералы, полковники и хорошо откормленные контрактники должны захотеть отказаться от этих заработков и вернуться на свою бедную родину? Их дела будут процветать, пока с молчаливого согласия мирового сообщества разрешена охота на народ, который объявлен доступным телом.

Когда человек, чья телесная оболочка подверглась насилию, добровольно решает стать камикадзе, то есть сам распорядиться своим телом, а именно - уничтожить его, он снова становится человеком, он превращается из беспомощного объекта в самостоятельный субъект. И поэтому реакция мужчин Серноводска понятна. Но цепь насилия над другими и самим собой становится таким образом бесконечной, и это вызывает горечь и чувство безысходности.

Каждый отпускающий себя на свободу камикадзе становится для оккупантов очередным аргументом в пользу дальнейших арестов, пыток, увеличения военного контингента в Чечне на тысячи и тысячи солдат и уверенности в собственной правоте. Это ловушка, которую придумали для вас, зная, что вы следуете вашим древним традициям и превыше всего ставите постулат о необходимости защищать себя. От вас хотят, чтобы вы потеряли голову, чтобы всему миру можно было продемонстрировать, что вы обезумели и жаждите смерти, а демократическая Россия служит Добру и пытается обезвредить дикую бестию.

Русский писатель Андрей Синявский, проведший в 60-е годы пять лет в лагерях, описывает в своей статье "Я и они", как осужденные наносили себе увечья, особенно осужденные на долгие сроки. Эти увечья он рассматривает как крайнее средство коммуникации в условиях максимальной изоляции. Тонкий стилист, он подробно описывает и анализирует этот, как он его называет, последний призыв человека к остальному человечеству или - даже - к самому небу.

Когда оказавшиеся в оккупации люди принимают решение стать камикадзе, они вновь получают возможность распоряжаться собственной судьбой. Беззащитный человек, которого в любую минуту могут схватить и подвергнуть пыткам, говорит таким образом: "Моё тело принадлежит мне, я могу с ним делать, что захочу."

Зайнап, я, как и ты, выросла в атмосфере прославленного коммунизма и прогрессивного атеизма, не читала Библию, как ты не читала Коран, будучи ребенком, я изумлялась истощенной фигуре ладонями прибитой к кресту жертвы. Я не понимала христианской культуры, не понимала, почему она преклоняется перед человеком, который погиб таким жалким образом, и не кричал при этом, и не сжимал кулаки. Мне было неприятно смотреть на его конец. Гораздо более красивыми казались мне бронзовые статуи стройных и хорошо сложенных пролетариев. Только позднее я узнала, что тот тщедушный человек обладал силой духа и воскрес после своей позорной казни.

Ислам, который ты научилась ценить уже только под бомбами и который единственный дарил тебе утешение, когда весь мир равнодушно отвел глаза от истребления твоего гордого народа, тоже знает мотив превращения, тоже знаком с этой метафорой: смерть как начало жизни. Не обязательно физическая смерть, в жизни много разных смертей.

Дорогая Зайнап, твой народ, числом чуть меньше миллиона, сморщился, истощён, травмирован, нет уверенности, что он проживет хотя бы еще пять или десять лет. Ты ежедневно мучаешься этим страхом. Я же живу среди равнодушия западного мира к вашей судьбе. Господина Путина повсеместно встречает сервильный приём, в какую бы столицу он ни прилетел, к так называемым демократам, которые своей трусостью давно уже сами себя обесценили и лишились всякого уважения. Здесь расхваливают путинский ум и гордятся своей вновь проступившей руссофилией, которая, правда, не относится к тем мужественным женщинам и мужчинам, которые пытаются остановить внутреннее и внешнее разрушение России. Поведение западных политиков по отношению к российским властьимущим преступно, близоруко, невыносимо, для меня оно выносимо лишь только потому, что я пишу об этом и потому что есть люди, которые слышат ваш крик сердцем и рассудком и переходят от оцепенения к действиям. В прошлом году в Праге чешская интеллигенция провела эстафетную голодовку в знак протеста против геноцида чеченского народа. И в других местах время от времени выходит кучка людей на улицу, чтобы поддержать вас не только словом, но и поступком.

Передай, пожалуйста, Зайнап, тем женщинам и мужчинам, которые на серноводском поле испытали ад на земле, и всем остальным, кто погиб подобной символической смертью, что они воскресли и стали святыми мучениками, что им не нужно взрывать ни себя, ни врага своего, чтобы очиститься. Они чисты, я глубоко уважаю их и желаю, чтобы Серноводск, вся Чечня и весь мир поклонился до земли их страданию. Мы сами решаем, к кому мы прислушиваемся, в наших силах не принимать клеймо "террорист" или "петух", которые хотят повесить на нас эти нездоровые и опасные путины и их сообщники. Мы не должны участвовать во взаимном уничтожении, в которое нас силятся втянуть эти безумцы. Мы должны вырваться из рамок извращенного воровского закона, который позволяет сдать человека. Мы должны верить, что это возможно, и сделать это возможным.

Российский поэт Владимир Маяковский написал после самоубийства (как предполагают) своего коллеги Сергея Есенина: "В этой жизни помереть не трудно, сделать жизнь значительно трудней." Зайнап, я видела, как вы умираете, вы хорошо знаете это дело, более чем две тысячи раз вы доказали это. Я потрясалась вашим спокойствием перед лицом смерти. Я считала это проявлением сопротивления. Но жить дальше, занять позицию, которая бы вам не вредила, - это тоже сопротивление. Высокий духовный уровень вашего народа - смесь мистического ислама, суфизма и ваших обычаев и устоев - обогатил всех нас, знакомых с вами, но он обеднеет, если будет сосредоточен только на смерти.

Преступная часть России заманивает вас в ловушку саморазрушения. Не попадайтесь больше в неё, покиньте узкие тропы насилия, не застревайте в телесном, не будьте прикованы к убийству своего и чужих тел. Ваша плоть не виновата в том, что она ранена или поругана, не наказывайте ее. Не стыдитесь того преступления, которое совершили ваши злосчастные палачи и мучители. Это не ваше преступление. Любите поруганное человеческое тело и дайте ему жить, еще более одухотворённым, чем когда бы то ни было. Ищите другой выход, здесь, в этой жизни. Мир не должен лишиться вас, мы не смеем позволить, чтобы ваш переживший уже не один геноцид гордый кавказский народ был истреблён и чтобы ваша единственная в своём роде горловая бурлящая речь прервалась немым оцепенением самоуничтожения. Помогите нам в этом.

Обнимаю тебя, твоя Ирена.

Перевод с немецкого: Анна Шор-Чудновская