Эпидемия популизма
До начала третьего срока Путина, то есть до начала «эпохи реакции», которая пришла на смену общественному подъему 2009–2012 годов, на российской политической сцене можно было отчетливо различить «реформистов» и «консерваторов». Точнее сказать, термин «консерваторы» применяли к четырем в то время разным идейным группам.
Были так называемые «охранители» — узкая группа медийщиков, целиком сосредоченных на борьбе с оппозиционерами, резко критикующими путинскую систему власти. Они непрерывно следили за каждым звуком, производимым Каспаровым, Немцовым, Касьяновым, и немедленно либо давали вербальный отлуп, либо устраивали какие-нибудь публичные акции. Собственно, этим и исчерпывался их «консерватизм». Блистали в то время Максим Кононенко, Кристина Потупчик и другие подопечные Василия Якеменко, журналы «Взгляд» и «Полит-онлайн», сайт «Молодой гвардии» и хакеры «Бригады Хэлла».
Вторую группу составляли более респектабельные «либерал-консерваторы», в первую очередь, круг журнала «Эксперт». Тут уже действительно присутствовала некоторая идея. Главный редактор журнала Валерий Фадеев предлагал Кремлю и обществу в качестве базы политического консерватизма средний класс, выросший в период путинского правления. Этот средний класс как бы и был носителем идей «стабильности» и тем самым осторожного подхода к реформам.
Третьей группой консерваторов было крепнувшее в те годы в тени братство «Чартерные рейсы на Афон». Это был микст чиновничества разного уровня, в том числе и регионального, главы РЖД Владимира Якунина, архимандрита Тихона (Шевкунова), Никиты Михалкова и других, которые в основу политического консерватизма укладывали Византию, чаемую монархию и то, что позднее получило название «духовные скрепы».
И наконец, четвертую значительную группу так называемых консерваторов составляли «красные имперцы». Они мыслили себе сталинизм, как «солнце в зените» русской истории. О чем прямо и писал Зюганов в своей книге «Святая Русь и Кощеево царство» еще в 2003 году. И к концу нулевых — в результате массового издания сталинистской литературы и телепередач историка Юрия Жукова и ему подобных — этот ностальгический консерватизм значительно усилился.
Все четыре группы играли на разных полянах публичного пространства. И общим у них было только то, что их курировал изобретательный Владислав Сурков, периодически поощряя их бюджетные заявки на разные сайты, конгрессы и клубы.
Начиная с 2003 года и вплоть до белоленточного протеста, в Кремле господствовала концепция: всеми этими проявлениями консерватизма надо разумно управлять — в интересах укрепления вертикали; сами консерваторы мыслились как необходимый противовес реформистам, и президентское кресло Путина обустраивалось так, чтобы он мог сидеть над идейными течениями либералов и консерваторов, а волны идейных споров должны были плескаться у его ног. Это была часть концепции «управляемой демократии».
Эпоха перемен
Все изменилось с началом войны на Украине. Да, надо, конечно, учитывать и протест 2012 года. Но все же не сам протест и его разгром оказали радикальное влияние на изменение всего публичного пространства российской политики. Некоторые опытные наблюдатели говорят: во второй половине 2013 года Путин, уже справившись с последствиями общественного подъема 2010-2011 годов и протестом 2012 года, собирался-де проводить другой курс, чем тот, который случился в результате Евромайдана, аннексии Крыма и «украинизации» российской политики.
Возможно, так оно и есть, но это уже не имеет значения. Потому что вместо продолжения игры в «управляемую демократию», Кремль совершил то, в чем систематически упрекал несогласных: «Не надо раскачивать лодку!» Путин неожиданно для всех резко присвоил себе «повестку дня» оппозиции и не просто «качнул лодку», а взял и резко накренил весь «Титаник» на один борт.
Партия войны
Захватив Крым, Кремль заявил, что на нас напали фашисты. Крен корабля был такой крутой, что все политическое пространство — вместе со столами, стульями и корабельным оркестром — поехало на один борт. В результате внизу образовалась гигантская каша из тел под общим названием «партия войны». Наверху, уцепившись за перила, повисли несколько тел, образующих «партию мира». Все старые политические различия утратили всякий смысл, потому что и бывшие реформисты, и бывшие консерваторы, и даже нацболы, и даже националистическая организация Баркашова, и социалисты Кагарлицкого — да все подряд — оказались в одной многоголосой толпе, скандирующей «Танки на Киев! Фашизм не пройдет!» Так называемую «партию мира» в таких условиях уже невозможно квалифицировать как либералов. Какой же либерализм в условиях войны? В условиях войны может быть только «пятая колонна» и «предатели родины».
Популистский синтез
На накренившемся борту образовался широкий лево-правый популистский консенсус. Историкам политики его структура хорошо известна по межвоенным режимам Германии и Италии. В традициях левой политической мысли его принято квалифицировать как реакционный и консервативный. Фашизм — это политика крайне реакционной крупной буржуазии.
Но сейчас гораздо более популярны другие объяснительные схемы. Возможно, каждый новый этап глобализации и включения в коммуникацию новых масс вызывают реакцию в виде эпидемического распространения популизма. Во всяком случае, нельзя сказать, что это исключительно консервативная реакция. Поскольку популистский синтез включает в себя и бывших революционеров, таких, как Эдуард Лимонов, и таких лютых государственников, как Рамзан Кадыров. Вычурный маньерист, телеведущий Дмитрий Киселев оказывается на гребне одной волны вместе с радикальным религиозным традиционалистом архимандритом Тихоном (Шевкуновым).
Куда кривая выведет
Впрочем, судьба этого «посткрымского популистского консенсуса» пока неясна. Он может распасться, а может и образовать основу новой государственной системы. Вовсе не всегда из него получается итальянский фашизм или гитлеризм. Чтобы оформиться, он должен институционализироваться определенным образом. И это вопрос ближайших трех лет. Причем это вопрос непростой, поскольку мы знаем только известные в прошлом обязательные элементы институционализации. Но популизм мутирует. Например, по истории Италии мы знаем, что зрелый, самоубийственный популистский консенсус обязательно сопровождается риторикой «мы — молодая нация», культом «героев» (павших за утверждение нового государства), должно быть «движение» (а в некоторых случаях движение и партия); этот консенсус сопровождается милитаризацией повседневности, определенным типом массовых сборищ, особыми институтами публичного шельмования врагов и так далее.
Наш «посткрымский консенсус» находится на самой ранней фазе. Мы пока видим только вспышки, электрические разряды в облаке этой констелляции — от «иностранных агентов — врагов народа» до заявки на движение «Антимайдан». Но, конечно, есть большая разница между изощренным давлением на Центр имени Сахарова и правозащитное движение «Мемориал» в 2014 году и ситуацией, при которой популистское большинство бьет стекла и громит здания этих организаций при попустительстве полиции. По состоянию на январь 2015 года, мы даже пока не знаем, кем собирается стать Путин для этого популистского консенсуса, который он создал взятием Крыма и экспедицией отставного полковника ФСБ Гиркина в Славянск.
Место встречи — Донбасс
Наши постсоветские «правые» всегда были не вполне консерваторы, поскольку обращались не к сохранению каких-то устоев в настоящем, а были устремлены к «невозможному» — к некоей консервативной утопии. Будь то сталинизм, Византия или русский XIX век. В этом смысле все они в разной мере — «консервативные революционеры». Именно поэтому все правые дружно ринулись в Донбасс — и Кургинян с «Сутью времени», и Дугин с евразийцами, и Баркашов со своим националистическим движением, и Гиркин с «белой идеей». Там они встретились с левыми, поскольку и нацболы, и представители «Левого фронта» двинулись туда же.
Все они воспринимают войну в Донбассе не просто как войну за территорию, а как борьбу за построение нового общества в соответствии со своим национал-социалистическим идеалом в отдельно взятой губернии. Об этом пишут и нацболы в журнале «Свободная пресса», и Проханов, и Дугин, и Ольшанский в фейсбуке. Донбасс для них — поле осуществления революционной мечты. Крымская авантюра Путина открыла им дверь в будущее. Благодаря Донбассу они получили возможность взять в руки оружие, сформировать отряды, подобные немецким фрайкорам 20-х годов. А благодаря телевидению — попали в самый центр внимания всей России.
Народ и телевидение едины
Теперь этот право-левый консенсус работает следующим образом: снизу его прогревает народная поддержка, сверху телевидение. Этот механизм пропускает через себя общество и на выходе выбрасывает новую социальную ткань. Она уже прошита пятью узнаваемыми сквозными темами. Это — антиамериканизм, противопоставление сильного, способного к принятию волевых решений вождя (Путина) слабым и безвольным лидерам Запада, противопоставление наших моральных ценностей — упадочным, дегенеративным ценностям Запада, особая концепция государственного суверенитета и милитаризация общественной жизни. Правые, как и левые, растворились в этом посткрымском консенсусе.
«Телевизионная Украина» сделалась полем виртуальной войны с Западом и США для миллионов, а Донбасс — для реальной войны нескольких тысяч граждан с российскими паспортами. Чем станет этот новый популизм в период своей зрелости — не знает никто. Потому что исторический опыт дает лишь аналогии. А они всегда условны. Мы видим лишь, что перерождение общества идет быстро.
